Мое пионерское детство выпало на годы Великой Отечественной войны. Перед началом её мы приехали в мирный Белово, маленький провинциальный городок, а через несколько месяцев он превратился большой военный город. Много появилось людей в военной форме, много эвакуированных и беженцев.

Круглые сутки шли составы, с разобранными заводами из центральной части страны, а позднее стали прибывать санитарные поезда. Все большие школы превратились в военные госпитали.

Школы пополнились новыми детьми и учителями. Пионерскую форму почти никто не носил, надевали старые платьица и мамины кофты, но санитары строго следили, чтобы руки были чистыми, в голове не было насекомых, а галстук был чистым и поглаженным. Галстук тогда не завязывали узлом, а был зажим с символом пионерского костра. Скоро наши пионерские санитары не стали справлялись со своими обязанностями, т.к. не было мыла и много появлялось вшей. Вышел приказ: всех, и мальчиков, и девочек остричь наголо. Итак, до конца войны мы ходили в платочках.

Учителя убеждали нас всех хорошо учиться. Если мы будем отличниками, нашим отцам на фронте будет легче воевать. И мы старались. Пионерская работа шла своим чередом. Мы проводили сборы, на которые приглашали военных и раненых бойцов (кто мог  ходить). Они рассказывали нам о фронтовых буднях, подвигах бойцов, зверствах фашистов на захваченных территориях. Всех отличников распределили заниматься с отстающими учениками.

Мне досталось заниматься английским языком с Галей Решетниковой. И видно, я так толмачила ей язык, что вся семья знала программу 5 класса. Стоило, мне появится на пороге, как брат или мать кричали: «Галка, иди твой этэйбл пришёл».

Постоянно проходили политинформации о событиях на фронте и в тылу. Одновременно мы посещали раненых в госпиталях, там постоянно стояли стоны и крики, т.к. операции шли круглосуточно. Мы пели песни, читали стихи, танцевали. Особенно я любила стихи К. Симонова. «Майор привез мальчишку на лафете», «Сын артиллериста», «Жди меня» и др. и читала я их хорошо. Бойцам они очень нравились. Один воин все время просил меня спеть ему песню «Моя любимая».

- В кармане маленьком моём есть карточка твоя.

Так значит мы всегда вдвоём, моя любимая.

Мы разносили таблетки, обеды, писали письма, подтирали полы т.к. санитарок не хватало. Уносили домой окровавленное бельё, а мамы его стирали. С весны и до осени в палатах стояли цветы. Мы приносили цветущую черемуху, калину и рябину.

Особенно мне запомнился один солдат. У него были ампутированы обе ноги. Он посадил меня на пустую половину кровати и стал рассказывать о себе. У него тоже была дочка, боялся, что его не примет жена, а потом обнял меня и пожаловался, что у него очень болят ноги, которых не было. Я как могла, успокаивала его. Дома я спросила у мамы, как могут болеть ноги, которых нет. Она как могла, объяснила мне, а ночью разбудила меня и говорит: «Валечка, ты, почему так кричишь?». Я объяснила ей, что за мной бежал безногий дяденька. Она положила меня к себе, и я заснула. Так действовало на нашу детскую психику посещение госпиталей и беседы с воинами.

Много мы занимались и тимуровской работой. Помогали носить воду и уголь топили печи в домах больных вдов, водились с маленькими детьми в многодетных семьях, т.к. мамочки, заменив отцов, ушли работать в шахты и на заводы. В семье Досовых погиб в шахте отец, а детей маленьких осталось четверо. Нажарю им картошки на рыжиковом масле, а оно горькое; они выплевывают, плачут, хоть сама садись рядом и реви. А ведь еще надо было учить уроки. У нас в семье рос маленький братик Толя, который тоже требовал заботы. Убирали в домах, осенью помогали на огородах копать картошку.

А еще в предзимье нас возили в колхозы копать картошку, морковь, убирать капусту. Одежонка никакая, а жили в сараях на соломе. От холода все болели и возвращались домой чуть живые.

Мы, все пионеры, знали свой долг и не роптали, хотя учиться было нелегко чернила из сажи, а для учителей из красной свеклы. Вечером выполнишь домашнее задание сажей, а утром все смажется, вот и доказывай учителю, что ты все выполнил. Писали между строками на журнальных и газетных страницах. Я училась хорошо и мне как дочке фронтовика давали, по какому графику, 50 грамм чёрного хлеба и кашу овсяную и перловую (мы ее звали шрапнелью), а ещё изредка мне выделяли брезентовые сапожки и 1 раз американскую помощь (поношенное детское белье и обувь). Это приносило неописуемую радость.

И ещё я расскажу о работе с ленинградскими детьми. Их привезли в Белово человек 20 или 50 не знаю. Смотреть на них было страшно. Почти все они были раненые, т.к. ехали они на грузовиках через Ладожское озеро под обстрелами. Кто доехал, а кто и провалился под воду вместе с машиной. Дети перевязанные, глаза впавшие, сами тонкие и прозрачные как листочки. Наши сердобольные беловские женщины разобрали этих детей по домам. Очень немногие приехали с мамами, а остальные с воспитателями.

Мне поручили помогать подняться на ноги (т.к. дети в основном лежали, ходить не могли) Наде Павловой. Она жила в Ленинграде на набережной реки Карповки. Сначала она лежала с закрытыми глазами и открывала их только тогда, когда я приносила ей кашу и картошку, что мне давали в школе (хлебушек я несла братику). Иногда я приносила Наде кусочек сахара из госпиталя, пропахший лекарствами и махоркой. Тогда глаза её загорались каким-то жадным светом, она схватывала все это и мигом съедала картошку прямо в «мундире» и жалобно просила ещё. Но нас строго настрого предупредили не давать много пищи, иначе дети могут умереть. Я Наде рассказывала, что нам задавали в школе по истории, литературе и другим предметам. У кого-то выпросила огрызок химического карандаша, и когда Надя стала открывать глаза, решала ей задачи по математике. Потом моя подружка стала понемногу оживать. Она рассказала мне, что увезла на саночках мертвую маму и брата. Ни кто из ленинградских детей не погиб в Белово. Все они были пионерами, и я удивлялась, как много они знали. Ведь они бывали в музеях, театрах и говорили о вещах, о которых мы понятия не имели.

Как-то Надя вышла с палочкой на улицу и быстро вернулась. Когда я спросила, что случилось, она сказала, что ее какая-то тетенька назвала бабушкой, а ей шел 12 год.

Когда закончилась блокада, многие из детей с мамами уехали в Ленинград, а так как у Нади погибли все, она была почти до конца войны. А потом уехала в Ленинград, свой любимый город. Мы с ней долго переписывались.

Ленинградские воспитатели учили нас музыке, декламации, танцам. Так, с нашим классом работала Шурочка Морозова, балерина Мариинского театра. Чудесная девушка, которая научила нас многому. Видя мои успехи в музыке и танцах, звала меня в Ленинград, но мама не отпустила. Наше пионерское детство после отъезда ленинградцев продолжалось. В 7 классе меня приняли в комсомолы.

на снимках: эвакуированные ленинградские дети

Воспоминания В.П. Сухачёвой записал Б.Костюра